За облаками — солнце [1982] - Наталья Федоровна Кравцова

с ремешками на другом, и толстую узловатую палку.

Надев на голову потрепанную шапку, Лелька с любопытством стала перелистывать страницы альбома. На каждой была наклеена фотография — странные машины с крыльями. Аэропланы! Те самые, о которых рассказывал дядя Миша. Рядом с аэропланами стояли люди, которые летали в них — летчики, авиаторы… Под фотографией аэроплана Лелька прочитала: «„Ньюпор-IV“, Гатчинский аэродром, 1912 год».

В чулан заглянула Ольга Федоровна, удивленная тем, что «своебышная», как она прозвала Лельку, сидит смирно и не просится оттуда. Увидев вещи, вынутые из сундука, и Лельку в сползшей на глаза шапке, она всплеснула руками:

— Ну что ты натворила — все разбросала! Уже и в чулан нельзя посадить!

— Бабушка, а откуда вы это взяли? Чьи это вещи?

— Дед с войны принес.

— Мой дедушка?

— Да не твой, а дед твоего деда, поняла? Значит, твой прапрадед.

— А разве так бывает? — удивилась Лелька. — Пра-пра…

— Помню я его, деда, — продолжала задумчиво Ольга Федоровна. — В сражениях бывал — французов тогда били. Ногу ему ядром оторвало. Вот и вернулся домой с этой, деревянной…

Ольга Федоровна взяла в руки отшлифованную деревянную ногу с ремешками и тяжело вздохнула. Лелька тоже осторожно потрогала рукой гладкое дерево.

— Долго шел, полтора года… Вот на эту клюку опирался. И шапка его солдатская цела…

На пароходе Лелька видела однажды безногого солдата с костылем, и теперь живо представила себе, как по пыльной дороге идет одинокий старик, хромая и опираясь на клюку. Шинель расстегнута, седая борода, длинная-предлинная, развевается по ветру… Прапрадед.

— Храбрый был он человек. В Бородинской битве отмечен.

Лелька протянула альбом с фотографиями.

— А эти картинки?

— Это сын мой Ваня, дядя твой, привез, когда на побывку приезжал. Очень хотелось ему по воздуху летать… Убили его на войне. Пять лет прошло… А вот альбом остался.

— А можно, я возьму? — осмелела Лелька, видя, что бабка не сердится и говорит с ней, как со взрослой.

— Да зачем тебе? Ну вот что — ты отсюда выходи! — заговорила вдруг сердито Ольга Федоровна. — Это тебе не игрушки, а вещи памятные, дорогие! Клади все на место!

— А я уходить не хочу… Можно, я еще тут посижу?

— Выходи, тебе говорят!

Надувшись, Лелька медленно сложила в сундук вещи и вышла, но через минуту снова стала упрашивать:

— Бабушка, ну пожалуйста, запри меня в чулан!

— Нечего тебе там делать. Посидела — и хватит!

— Ну запри просто так, а то я опять прыгну с сарая…

— Вот своебышная, отпетая! Ну иди в чулан, только сиди там тихо, ничего не трогай, не ломай!

— Я буду тихо-тихо! — обрадовалась Лелька, которой не терпелось досмотреть альбом.

Когда в деревню приехал дядя Миша, Лелька заставила его рассказать о самолетах и авиаторах все, что он знал. От него услышала она о знаменитом военном летчике капитане Нестерове, который геройски погиб, таранив в воздухе вражеский самолет. Особенно поразило ее то, что среди первых русских летчиков были и женщины.

— И я буду? — сказала Лелька полувопросительно, так, будто это уже решено.

Дядя Миша рассмеялся, но, видя, что девочка не шутит, взглянул на нее серьезно и ответил:

— Подрасти сначала. Может быть, и полетаешь…

Время от времени дед Ермолай ездил в Уржум на базар, покупал там пилы, топоры, веревки, лыко. Иногда брал с собой и Лельку — для нее это был праздник.

До города было недалеко, восемь километров, и ехали на телеге. Возвращался дед навеселе, пел песни, а то и похрапывал в телеге. Отобрав у него вожжи, Лелька правила сама.

— Гей! Поехала! — кричала она лошади. — Нно-о!

В деревню она въезжала с шумом и гиком, вся раскрасневшись. Телега с грохотом мчалась по улице…

Однажды Лелька провинилась, и дед не взял ее в город. Зато вернулся он с подарком — привез из лесу медвежонка. Нашел его одного, совсем маленького, у речки в кустах.

— Лелька, это тебе!

— Ой, деда, какой хорошенький!

Лелька не отходила от медвежонка, кормила его, клала с собой спать, и он привык к ней, ходил за ней хвостиком. Подрос, стал проказничать, грыз деревянные лавки и столы, крашенные в красный цвет, все царапал, опрокидывал, ломал.

— Господи, и что это за лихо такое! Привез ты его, аспид, на мою голову! — ругала деда бабка. — Ему бы в лесу жить! Деться от него некуда — все разорит в доме!

Ольга Федоровна на Мишку покрикивала, отовсюду гнала, он сердился, бросал в нее щепки, замахивался лапой.

Рос Мишка быстро и вырос в здоровенного медведя. Очень привязался к Лельке — ходили они вместе, в обнимку. Однако время шло, и проказы его становились все более ощутимыми, даже опасными.

Настала весна, Мишка заволновался, стал реветь страшным голосом, пугая всех вокруг. Стали жаловаться соседи. Пришлось запереть его в сарай, отчего он рассердился и заревел еще сильнее, никого к себе не допуская, кроме деда и Лельки, которые кормили его. От этого рева перестала доиться перепуганная корова.

Ольга Федоровна донимала деда, все заставляла отдать зверя кому-нибудь или отвести обратно в лес. Соседи советовали:

— Убейте его: и мяса много и шкура. Или продайте кому — все польза будет…

Но Лелька никак не хотела расставаться с Мишкой, не оставляла одного ни на минуту, чтобы его не увели. Наконец ее уговорили, и она, поплакав, согласилась:

— Отведем его в лес — там ему лучше будет. Он же — лесной зверь! Правда, дедушка? Там он на воле…

В лес Мишку отвели вместе — дед и Лелька. Сняли с него веревку, немного постояли, прежде чем уйти. Мишка ничего не подозревал. Ему было любопытно, он стал принюхиваться к новым запахам, облапил сосну, походил среди деревьев, знакомясь с непривычной обстановкой, и так увлекся, что, казалось, забыл обо всем на свете. Даже о Лельке забыл… Когда дед и Лелька стали уходить, он и не взглянул в их сторону.

Грустно было возвращаться домой, и весь обратный путь Лелька молчала.

Прошло больше недели. Однажды вечером кто-то стал постукивать в ворота, царапать их, будто пытаясь открыть. Растворил дед ворота, а там стоит медведь.

— Мишенька вернулся! — бросилась ему на шею Лелька. — Он не хочет жить в лесу! Он с нами хочет!

Дед попытался сразу же засадить медведя в сарай, но не тут-то было: голодный Мишка не дался, пошел по двору, все обшарил, все потрогал. Оголтело закудахтали разбежавшиеся куры, надрывно замычала корова. Ольга Федоровна выскочила во двор, закричала:

— Ну, окаянный, вернулся! Чтоб тебе ни дна ни покрышки!

В ответ Мишка зарычал и, как прежде, бросил